В ТЕНИ ЗОНТИКА

Герои Чехова очень много говорят. Существует мнение, что это объясняется тем, что так оно и было в жизни — современный писателю русский интеллигент любил поговорить о разных разностях, проводя тем не менее свои дни в праздности и лени1.

Ирина Питляр, «О художественном своеобразии рассказов Чехова»

13 июля 1930 года на трибуну XVI съезда ВКП(б) поднялся Иосиф Сталин и приступил к своему заключительному слову. Он говорил о том, что «бывшие лидеры правой оппозиции не понимают наших большевистских темпов развития, не верят в эти темпы и вообще не приемлют ничего такого, что выходит из рамок постепенного развития, из рамок самотека. Более того, наши большевистские темпы, наши новые пути развития, связанные с периодом реконструкции, обострение классовой борьбы и последствия этого обострения вселяют в них тревогу, растерянность, боязнь, страх. Понятно поэтому, что они отпихиваются от всего того, что связано с наиболее острыми лозунгами нашей партии.

Они болеют той же болезнью, которой болел известный чеховский герой Беликов, учитель греческого языка, “человек в футляре”. Помните чеховский рассказ “Человек в футляре”? Этот герой, как известно, ходил всегда в калошах, в пальто на вате, с зонтиком и в жаркую и в холодную погоду. “Позвольте, для чего вам калоши и пальто на вате в июле месяце, в такую жаркую погоду?”, — спрашивали Беликова. “На всякий случай, — отвечал Беликов, — как бы чего не вышло: а вдруг ударит мороз, как же тогда?” (Общий смех. Аплодисменты.) Он боялся, как чумы, всего нового, всего того, что выходит из обычного круга серой обывательской жизни. Открыли новую столовую, — у Беликова уже тревога: “оно, конечно, может быть, и хорошо иметь столовую, но смотрите, как бы чего не вышло”. Организовали драматический кружок, открыли читальню, — Беликов опять в тревоге: “драматический кружок, новая читальня, — для чего бы это? Смотрите, как бы чего не вышло”. (Общий смех.)»2

В нашем Отечестве если Государь приведёт какую-нибудь литературную цитату, так она сразу пойдёт по рукам, а то и заместит само произведение. Рассказу Чехова «Человек в футляре» с этим не очень повезло — вся его сложность с давних пор свелась к тому, что он якобы написан про одного противного ретрограда, мешающего прогрессу.

Со школьных времён все помнили иллюстрацию, на которой по городу идёт человек, замотанный в шарф, будто немецкий солдат под Сталинградом. Этот укутанный человек попал даже на почтовую марку с Чеховым.

Меж тем этот рассказ 1896 года только часть трилогии, состоящей, собственно, из «Человека в футляре», «Крыжовника» и рассказа «О любви». Первые два изучали в школе, а третий был сочтён преждевременным. Но важно именно то, что это трилогия, и, по сути, это единое произведение в трёх частях, а возможно, их было бы и больше, не обнаружь Чехов за год до этого у себя туберкулёз. И это тяжёлое время, о котором Чехов пишет Лидии Авиловой: «Мне опротивело писать, и я не знаю, что делать. Я охотно бы занялся медициной, взял бы какое-нибудь место, но уже не хватает физической гибкости. Когда я теперь пишу или думаю о том, что нужно писать, то у меня такое отвращение, как будто я ем щи, из которых вынули таракана — простите за сравнение. Противно мне не самое писание, а этот литературный entourage, от которого никуда не спрячешься и который носишь с собой всюду, как земля носит свою атмосферу»3.

Итак, в это время Чеховым придумано особое провинциальное пространство, в котором есть общие герои — ветеринарный врач Иван Иванович Чимша-Гималайский и учитель Буркин. И они, будто Данте с Вергилием, путешествуют по кругам русского мира — то мещанского, то трогательного, то безумного.

Чимша-Гималайский родом из кантонистов, отец его выслужил офицерский чин, а сын стал ветеринаром. Иногда может показаться, что это резонёр, что проговаривает мысли автора, но вслушайтесь в его проповедь после рассказа о собственном брате: «…не успокаивайтесь, не давайте усыплять себя! Пока молоды, сильны, бодры, не уставайте делать добро! Счастья нет и не должно его быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом. Делайте добро!»4 Проповедь эта — одно из самых часто цитировавшихся в советской школе, да и не только в школе, мест «Крыжовника». Да только при внимательном чтении видно, что всё это ужасная пошлость, совершенно неуместная, и едва ли мизантроп Чехов мог сам произнести это. Кстати, именно на этом ожидании возвышенного построена знаменитая цитата (быть может, вымышленная) из школьного сочинения: «В рассказе “Ионыч” мать всё время пишет романы, дочь с утра до ночи играет на фортепиано. Просто удивительно, до чего доходит пошлость этих людей».

В этих рассказах герои парны — учитель Беликов отражается в крестьянке Мавре, которая выходит из комнаты только по ночам, избегая встреч с людьми. Печальная история угасшей любви помещика Алёхина соотносится с историей красивой горничной Пелагеи, которая влюблена в повара, но «как он был пьяница и буйного нрава, то она не хотела за него замуж, но соглашалась жить так. Он же был очень набожен, и религиозные убеждения не позволяли ему жить так; он требовал, чтобы она шла за него, и иначе не хотел, и бранил её, когда бывал пьян, и даже бил. Когда он бывал пьян, она пряталась наверху и рыдала, и тогда Алехин и прислуга не уходили из дому, чтобы защитить её в случае надобности»5. Сам Алёхин перетерпел, и любовь прошла стороною, как проходит косой дождь.

Брат Гималайского покупает-таки имение и высаживает крыжовник. Имение это странное, река там течёт коричневого цвета, потому что с одной стороны в неё спускает отходы кожевенный завод, а с другой — завод костопальный. На таких заводах получали уголь для сапожной ваксы и угольных фильтров, нагревая кости из скотобоен без доступа воздуха.

И крыжовник был жёсткий и кислый, но счастье человека необоримо. И хозяин имения был счастлив.

Брат его, наевшись счастливого крыжовника, возненавидел город, чужое частное счастье и семейные чаепития.

В этом русском мире живёт учитель греческого языка Беликов.

Ему много искали прототипов и много их нашли.

В Таганроге, на доме учителя Дьяконова висит мемориальная доска: «Здесь жил инспектор Афанасий Дьяконов, один из прототипов героя рассказа А. П. Чехова “Человек в футляре”». О прототипах всегда спорят, даже если образ заведомо собирательный. Современники пытались отбить Дьяконова у общественного мнения, утверждая, что тот был добрым и отзывчивым, — но поздно, доска уже висит, и кому какое дело, украл ли кто шубу или у него украли. В числе прототипов называли ещё и знаменитого публициста из «Нового времени» Меньшикова, но Меньшикова вывели в расход в 1918 году в обстоятельствах столь неприятных, что об этом предпочитали не вспоминать даже при победившем социализме.

В таких случаях предпочтительнее иметь дело с самим текстом.

Что рассказывает нам Чехов?

Два охотника — Чимша-Гималайский и Буркин — располагаются на привал, и учитель рассказывает про своего, только что умершего, коллегу: «Он был замечателен тем, что всегда, даже в очень хорошую погоду, выходил в калошах и с зонтиком6 и непременно в тёплом пальто на вате. И зонтик у него был в чехле, и часы в чехле из серой замши, и когда вынимал перочинный нож, чтобы очинить карандаш, то и нож у него был в чехольчике; и лицо, казалось, тоже было в чехле, так как он всё время прятал его в поднятый воротник. Он носил тёмные очки, фуфайку, уши закладывал ватой, и когда садился на извозчика, то приказывал поднимать верх. Одним словом, у этого человека наблюдалось постоянное и непреодолимое стремление окружить себя оболочкой, создать себе, так сказать, футляр, который уединил бы его, защитил бы от внешних влияний. Действительность раздражала его, пугала, держала в постоянной тревоге, и, быть может, для того, чтобы оправдать эту свою робость, своё отвращение к настоящему, он всегда хвалил прошлое и то, чего никогда не было; и древние языки, которые он преподавал, были для него, в сущности, те же калоши и зонтик, куда он прятался от действительной жизни»7.

И, такое впечатление, что на этом чтение рассказа прерывается, и больше уж обществу ничего не нужно, кроме разве фразы несчастного Беликова «Оно, конечно, так-то так, всё это прекрасно, да как бы чего не вышло».

На волне либеральных надежд рубежа веков, и посреди кумачово-репродукторной радости советского существования, кажется, что вот он — одушевлённый тормоз новой жизни. Уйдёт человек с зонтиком, и начнётся новая жизнь с песнями.

Золотая луна будет сиять над нашим садом. Прогремит на север далёкий поезд. Прогудит и скроется в тучах полуночный лётчик. «А жизнь, товарищи… была совсем хорошая!»8

И тут начинается первая тревога, даже не тревога, а небольшое беспокойство.

Когда глядишь на историю прошлого века, часто приходит на ум старая китайская фраза о том, что не дай бог жить в эпоху перемен. И цена совсем хорошей жизни выходит какая-то не такая, и сама она — недостаточно хорошая. Всё это общественное движение, которое в официальной трактовке имеет продолжение сперва в экономической борьбе, затем в политической, потом свистит в воздухе оружие пролетариата, потом гулко стреляет «Аврора» и начинается вовсе неизвестно что. Публициста Меньшикова, что выходил в солнечную погоду гулять с зонтиком, выводят на берег Валдая и расстреливают на глазах шестерых детей.

Поэтому честный обыватель начинает думать, что, может быть и прав был школьный учитель, лучше б всего этого не вышло.

Но ветер истории неумолим, он стучит рамами, бьёт стёкла и срывает занавески. Он врывается в дом и гасит лампу под абажуром.

Но мы опять вернёмся к тексту Чехова.

А дальше там рассказывается о том, как весь город боится человека в футляре. Он ходит по домам своих коллег. Сказать ему нечего, и сама это обязанность его тяготит. Но он считает, что нужно поддерживать добрые отношения с товарищами, как он сам и говорит. И город начинает бояться, как бы чего не вышло. Даже духовенство стесняется при Беликове кушать скоромное. Сам наш герой боится, как бы его в чём не обвинили, боится, как бы его не зарезал полоумный слуга Афанасий и как бы не забрались воры.

Тут в город приезжает новый учитель географии. Он украинец, сестра его (тут следует ремарка «она уже не молодая, лет тридцати») — «разбитная, всё поёт романсы и хохочет». И тогда человек в футляре говорит ей лучший из комплиментов, на которые он способен.

Он сообщает, что малороссийский язык своею нежностью и приятностью напоминает греческий. После этого общество решает его женить, хотя географ ненавидит его. Географ называет его «глитай абож паук». А это название пьесы Марко Кропивницкого «Глитай, або ж павук», то есть, «Мироед, или Паук».

Кстати, именем автора «Глитай, або ж павук» назван город Елисаветград, который успел перед этим побывать Зиновьевском, Кирово и Кировоградом.

Дело со сватовством затягивается, и город начинает чувствовать слабину человека в футляре. Его начинают понемногу травить. И тут Беликов видит свою пассию на велосипеде и приходит с разговором к её брату. Слово за слово, его спускают с лестницы, а несостоявшаяся невеста хохочет, как хохотала она по любому поводу. Беликов впадает в оцепенение и умирает через месяц. Его кладут «в тот футляр, из которого он никогда больше не выйдет».

Город с трудом сдерживает радость на похоронах, потом веселится неделю, но затем всё возвращается на круги своя. Ничего не изменилось — быт так же непоэтичен и страх никуда не делся. Герой будто подсматривает из-за плеча в письмо к Авиловой: всё не так и, одновременно, непонятно, что делать.

После этого рассказа охотники пытаются уснуть, ветеринар произносит пафосный монолог «Видеть и слышать, как лгут <…> и тебя же называют дураком за то, что ты терпишь эту ложь; сносить обиды, унижения, не сметь открыто заявить, что ты на стороне честных, свободных людей, и самому лгать, улыбаться, и всё это из-за куска хлеба, из-за тёплого угла, из-за какого-нибудь чинишка, которому грош цена, — нет, больше жить так невозможно!»9, но его товарищ уже валится под откос сна, и ветеринар снова уходит курить, мучимый своими мыслями.

Но есть и ещё один вариант жизни персонажа. Он просто психически болен — тут комментаторы путаются в диагнозах (дистанционные диагнозы через время и расстояния вообще свойственны читателям русской литературы). Обсессивно-компульсивное расстройство, какая-то психастения, тревожность...

Представим себе, если этот рассказ пересказывать иначе: несчастный больной человек, вместо лечения получает от образованного общества, что окружает его, лишь ненависть.

И само это общество переносит свои страхи на него, слабого и беззащитного. Он становится демоном помимо своей воли, его назначают ответственным за самогипноз окружающих.

А потом, положив его в футляр, окружающие удивляются, что ничего не переменилось. Может, дело было не в любителе греческого языка?

Но теперь кажется, что Беликов ведёт себя как обычный невротик, сейчас такого человека стали бы лечить. Да что там — таких людей сейчас много. Они редко парализуют целый город, и общество осуждает, когда их спускают с лестницы. Общество становится на стражу интересов людей в футляре.

Где настоящий Беликов и был ли он внутри настоящего футляра, то есть не выдуманного городскими обывателями кокона, — непонятно.

Кто это: невротик, человек точно предчувствующий страшные беды, или отвратительный глитай, то есть «кулак»? Нет, читатель, выбирай сам. Такова русская литература, которая есть самое точное зеркало русской истории.

И одному Богу известно, как будут прочитывать этот текст Чехова в будущем.