БРОНЗОВЫЕ БОГИ

…Одержимость — путь к победе.
Спорта нет без красоты!
Жажда счастья, жажда рекорда
И борьбы прекрасный миг —
Мастера большого спорта
Учат рыцарству других.

Николай Добронравов, муз. Александры Пахмутовой. «Стадион моей мечты» (1979)

Как-то при мне заговорили об Олимпиаде и вообще о спорте.

Споры эти всегда жаркие и такие же бессмысленные, как все публичные и кухонные споры на вечные темы — о мировом заговоре, американцах на Луне и генетически-модифицированных продуктах.

Рассудительный человек должен бежать этих споров, потому что в ругани о профессиональном спорте постоянно присутствуют разные крайности. Есть люди, что отчаянно любят глядеть на спортсменов, а потом забывают о них на четыре года. Есть некоторое количество людей, что считает большой спорт символом силы и здоровья и разглядывают его под пиво. Есть, наконец, люди, которые верят в воспитательную силу большого спорта и в то, что дети потянутся за своим кумиром и выйдут на беговую дорожку.

Хороший писатель Юрий Казаков в своей повести «Северный дневник» рассказывал, как он попал в лагерь сборной по лёгкой атлетике. Дело было где-то под Москвой, и Казаков приехал туда как корреспондент газеты «Советский спорт». Он попал в царство красивых людей: «Среди палаток по полянам, под деревьями ходили, бегали, прыгали люди такого роста и такого сложения, что я — молодой крепкий парень — показался себе в тот день ничтожным и слабым. Их было много, они были собраны в одно место, и это место на берегу водохранилища, залитое летним солнцем, было как бы страной будущего, и, глядя на высоких смуглых обитателей этой страны, я думал тогда с восхищением: вот каким может быть человек!»

И Казаков заключал: «Наверное, многие из тех бронзовых богов установили потом на Олимпийских играх в Мельбурне и теперь в Риме свои фантастические рекорды и многие вошли в историю — в прекрасную историю роста человеческой мощи»1.

Вот на этих играх в Риме впервые, кажется, встал вопрос о допинге. Нет, само понятие было и раньше — на скачках, когда лошади впрыскивали возбуждающее. Но как раз в 1960 году в Риме кто-то из велосипедистов свалился и умер — гонка проходила в жару, одно наложилось на другое... Не помню подробностей, но и не в самой истории допинга дело.

Однако этот образ — красивые люди на берегу водохранилища — оставался со мной. В этом, сформированном в советском детстве, уважении к олимпийскому движению, я пребывал довольно долго. «Спортсменка» всегда сопутствовала «комсомолке» и «красавице».

Советские спортсмены действительно были красавцы, к тому же у них была прекрасная форма — кроссовки «Адидас» и штаны с лампасами. А кроссовки эти продавались простым гражданам по цене месячной зарплаты в тайных местах. Что и говорить, я завидовал спортсменам, которые, наравне с дипломатами, ездили по разным странам.

Но я повзрослел и понемногу узнал разные неприятные вещи.

Для начала я узнал, что большой спорт — это большая индустрия развлечений, со свойственной ей коррупцией, что спортсмены люди, конечно, богатые, но вовсе не всегда здоровые, а химии в их организмах не меньше, чем у честных рок-музыкантов.

Я стал понимать, что большой спорт в смысле битвы за медали — наследие прошлого, что-то вроде космической гонки. Но и по сей день я вижу, как люди с гордостью сравнивают столбики золотых, серебряных и бронзовых кружков на диаграммах. Это всё — какой-то неумный патриотизм, похвальба значками, а не сутью.

Здоровье нации важнее спорта.

При этом те хорошие люди, что считают медали, сами бюджетов не пилят и искренне верят, что тут предмет для гордости. Они же мне говорили, что спорт спасёт подростков от наркомании и бандитизма. Я-то как раз жил в девяностые и видел, как из спортивной среды выходили сплочённые команды братков.

Желание подростка «быть как он» может включать в себя не мужество и волю к победе, а простое богатство. Красивую машину и кроссовки. Красавицу и кубки, как слышалось нам в детстве в песне про мушкетёров.

Как-то мне говорили, что один чемпион под национальным флагом сделает то, что «двадцать тысяч пацанов займутся тем же самым медальным видом, приобщатся к физической культуре и избегнут пива на лавочке. Единственный способ развивать физическую культуру в том, чтобы представители этих самых масс становились чемпионами».

А я скажу, что это — ложь. Нет для этого спортзалов и площадок. Секции и спортклубы, где они есть, дороги, а развивается только то, что в золотой клетке, — примерно так же, как случилось с теннисом, который так любил один наш Государь. Но вот прошло немного лет, и всякий способен поинтересоваться: как поиграть в теннис в Москве и почём? Ответы не радуют.

И главное — отчего кому-то кажется, что эти «пацаны с окраин» хотят тяжёлого, но честного каждодневного труда, борьбы с травмами, а не просто быть миллионером и сниматься в рекламе? То есть что им хоть как-то важен процесс, а не денежный приз?

Я-то, забегая вперёд, скажу, что я за физкультуру, а не за спорт. Но физкультура всегда проигрывает, потому что не очень зрелищна, а большой спорт построен на публичной гордости.

Поэтому спорт производит в результате своего функционирования не спортсменов, а телевизионных болельщиков с бутылкой пива в руке.

Нет, иногда он производит «пацанов с окраин» в разноцветных шарфах, что крушат головы людей с шарфами других расцветок.

Хороший писатель Лев Толстой играл в теннис, кидал биту в городки и ездил на велосипеде. Некоторые спортивные журналисты записывают ему в спортивную биографию строку «любил ездить на лошади». Это, конечно, двигательная активность, но вовсе не спорт. Лошади тогда были нормальным средством передвижения. Можно представить, как знаменитый граф заговорил бы о спорте. Что-то вроде: «И вот собрались сытые, скучные люди, думающие, как развлечь себя...»

Не в том дело, что он во всём прав, а в том, что есть оборотная сторона у общественного института спорта. В известном романе этого самого писателя Толстого героиня смотрит на своего мужа сзади, и обнаруживает, что у него очень неприятные уши. Это Анна Каренина, и в этот момент, когда уши мужа кажутся ей неприятными, она осознаёт, что разлюбила его.

Так, слушая истории про большой спорт, рассказанные мелкими и крупными чиновниками, рассказанные, в общем-то, во славу этого спорта, я понял, что спорт этот мне ненавистен. Не было мне теперь интересно, что нарисовано на диаграммах и кто больше притащит на родину круглых свидетельств своей фармакологии. И не в том даже дело, что кого-то поймают или не поймают на этом — люди на планете примерно одинаковы, — но сам принцип химического спорта мне чужд.

Один высокий человек, будучи расстроен недобором золота из олимпийского месторождения, сказал, что отныне мы должны теперь побеждать очевидным образом, чтобы нас было невозможно засудить. То есть прибежать на минуту раньше, прыгнуть на метр дальше и приплыть на корпус впереди. Он не понимал, что Олимпиада давно соревнование структур, и главное в нём — не то юристы, не то химики, а счёт идёт на сотые доли секунды и миллиметры. И в результат уже включаются совсем случайные параметры вроде порыва ветра или капельки воды. Сражение идёт между разрешёнными пузырьками и неразрешёнными пузырьками.

Спортсмен, спасший несколько десятков человек из утонувшего троллейбуса, куда больше воодушевляет людей, чем многократный олимпийский чемпион, доживающий на кресле-каталке. Поп-звезда, что развлекала народ и подорвала здоровье наркотиками, сочувствия не вызывает. Но отчего должен вызывать сочувствие спортсмен, ставший частью развлечения публики и окончивший свои дни инвалидом?

Сдаётся мне, что возможности организма уже исчерпаны, а у публики, сидящей у телевизора, ещё есть деньги.

Таков конец эпохи бронзовых богов.

Будь моя воля, я бы сделал олимпийское, да и прочее профессионально-спортивное движение частным.

Не надо этих государственных непрозрачных проектов: только за свои, по народной подписке, через акционирование, а за государственный счёт — исключительно бесплатные бассейны, дворовые площадки и гимнастику для пенсионеров. Впрочем, все советы по переустройству общества или хотя бы РАБКРИНа выходят боком. Хотелось бы физической культуры во всех её значениях, а именно с ней в нашем богоспасаемом Отечестве дела обстоят очень печально. Я бы даже сказал так — современная городская цивилизация вообще направлена не на потребление физической культуры, а на потребление спорта. Все эти крики «Даёшь Олимпиаду!» или «Засудили! Подставили! Обвинили! Нас не любят!» были торговлей эмоциями ещё до того, как соотечественников отовсюду повыгоняли. Нет, прочь от этих олимпийских колец, от разрешённых и запрещённых пузырьков, от миллионеров с подорванным здоровьем, я уже увидел, какие у них всех уши.

Кстати, вдруг оказалось, что истории с нынешними Олимпиадами стали напоминать революционеров времён Первой мировой войны. Тогда социалисты разделились на «оборонцев», что были сторонниками войны и, понятно, победы в оной, и «пораженцев», которые были, соответственно, наоборот. С первыми нам как-то понятнее, а вторые, среди которых были большевики, рассчитывали, что чем хуже, тем лучше, — потерпев поражение, царизм падёт, и начнётся что-то новое, поинтереснее нынешнего. Накануне Сочинской Олимпиады я наблюдал тоже самое: одни желали всяческих конфузов устроителям игр, провалов почвы и наводнений, а о поражении российской сборной и говорить не приходилось. Другие верили, будто всё завершится непременным триумфом, и мы все заплачем под звуки гимна, глядя на поднимающийся трёхцветный флаг над Дарданеллами... то есть над олимпийским пьедесталом. В этой борьбе хотелось занять какое-то спокойное место где-то под булгаковским абажуром, у тёплой печки на Андреевском спуске.

Тут снова начинается литература. И русская литература оказывается мудрее, чем русские досужие разговоры.

Потому что если внимательно вчитаться в тот самый рассказ Юрия Казакова, то становится понятно, что воспоминание о красавцах-атлетах приходит к нему в Мезени, во время игры в футбол.

А играет не сборная, а простые матросы: «А что было за поле! На нём не было ни боковых линий, ни штрафных площадок, ни центра... Всё оно было усыпано щепками, опилками, покрыто торфяными кочками. По полю в разных направлениях задумчиво перебегали собаки. Иногда они садились и, не обращая внимания на игру, следили за другими собаками, приближающимися к ним с противоположной стороны.

Не было и болельщиков, только ребята ездили скособочившись, подсунувшись под раму, поднимаясь и опускаясь на педалях, — ездили по полю на велосипедах, следя за игрой.

А игра между тем налаживалась. Она приобретала осмысленность и наливалась тем нервным током, который до конца позволяет игрокам выдерживать высокий темп. И было всё, что бывает, когда играют мастера: были прорывы, молниеносные броски, были прекрасные точные передачи, удары головой и комбинации. Правда, было всё это не на том уровне, на каком бывает у мастеров, но что из того! И ещё была та корректность в игре, то безусловное и мгновенное осознание своих ошибок, которые редко можно встретить у мастеров»

2.

Так, собственно, жизнь побивает нежить казённого спорта. Не запрещая его, а отодвигая в сторону: живи без нас.