ДЕНЬ РАКЕТНЫХ ВОЙСК И АРТИЛЛЕРИИ

Не всегда появлению апноэ предшествуют судороги и потеря сознания.
В. И. Тюрин. «О возможных нарушениях дыхания при плавании с аквалангом»

Сурганов лежал на кушетке и думал, отчего так неприятно прикосновение к коже всего больничного. Вот в разных весёлых фильмах про врачей на этих кушетках такое происходит, что и не найдётся слов пересказать, а сейчас он чувствует себя как рыба на разделочной доске.

Прямо перед ним на стене висел большой календарь, с которого на Сурганова хмуро смотрел писатель Толстой в военном сюртуке с эполетами. Рядом с Толстым стояла пушка, а сверху шла надпись вязью, в которой Сурганов с трудом разобрал слова «С днём артиллериста!»

— Сдаётся мне… — сказали рядом с ним.

— Я очень плохо сплю, — продолжил Сурганов начатую речь. — Только носом в подушку или на боку. На спине я задыхаюсь.

— Сдаётся мне... — врач, как цапля, метящая в лягушку, клюнул носом в бумаги на столе, — Владимир Павлович, что у вас апноэ.

«Апноэ» было похоже на «алоэ», зелёный колючий кактус, который мама привязывала к фурункулу. Сурганов открыл рот, но не успел ничего сказать.

— …В смысле — ночная остановка дыхания. Мы дадим вам аппаратик... Сейчас, нет, завтра дадим аппаратик… Или лучше съездите вы сами за аппаратиком вот куда…

И бумага, лежавшая на докторском столе, скрипнула под нажимом ручки.

Тут Сурганова не то, что стало клонить в сон, его потащило в сон — страшно и неодолимо.

Как-то мать, говоря о кошмарных снах, поделилась рецептом, как оттуда выбраться. Если перевернуться там вниз головою, то можно выпасть из неприятного сна.

Теперь Сурганов плывёт в зимней черноте, и какая-то женщина жалуется ему на свою судьбу — она познакомилась с тёмным человеком, который хочет лишить её квартиры и дачи. Впрочем, какая это дача, извиняется женщина неизвестно перед кем. Это садовый участок — такой давали в давние времена без права строить там зимнее жильё. Летнее жильё можно, а вот зимнее — нет.

— Вы спросите меня, чем летнее жильё отличается от зимнего? Оно отличается печкой. По нашим участкам ходил проверяющий, и смотрел, нет ли у кого печки. Зимой он не ходил, зимой ходить холодно, он ходил летом и начинал с краю, поэтому, те, кто жили в середине, успевали вытащить свои железные печки-буржуйки из дома, но проверяющему наливали в самых крайних домах, и к середине он и так не сумел бы отличить печки от стола, и поэтому…

Сурганов пытается выгнать из своей жизни эту историю о чужих дачах, прекратить этот глупый сон. Для этого он упирается головой в сиденье рядом и пытается поднять ноги.

Это помогло — действительно всё пропало. Никакой женщины рядом не было. Вообще было темно, и в этой темноте мужской голос вещал:

— И не надо мне сказки рассказывать, я — пенсионер, но всю жизнь проработал в органах!

И тут же его перебил насмешливый молодой голос:

— А сколько ж лет тебе, дядя?

Что отвечал заслуженный человек, было непонятно, но в разговор уже включился кто-то третий:

— Это нехорошо, вы пользуетесь тем, что тут темно, и не видно вашего лица. Посмотрим, как бы вы заговорили бы, если все могли посмотреть в ваши бесстыжие глаза. А случись это в те годы, когда руководствовались не законами, а революционным правосознанием...

Сперва казалось, что это подоспела подмога товарищу из органов, но чем дальше шла беседа, тем яснее было, что этот третий просто издевается над ветераном.

Рядом с Сургановым кто-то вздохнул:

— Да когда ж мы доедем уже.

— Я очень плохо сплю, — сказал Сурганов в ответ. — У меня в детстве было алоэ. Оно помогает при фурункулах.

Он сразу почувствовал, как вокруг него начинает расширяться пустота. Но голоса не пропали, а только отдалились.

— Бу-бу-бу, — говорил кто-то.

— Это не дача, а так, курятник. Клетка для хомяка, — отвечали ему.

— Бу-бу-бу, — не унимался собеседник и вдруг чётко произнёс:

— Я пенсионер и у меня есть удостоверение!

Тогда он понял, что выпасть из страшного сна не вышло, и вновь решил встать на голову. Для этого он нащупал стенку (очень холодную) и попробовал поднимать ноги вдоль неё. Тут же он что-то задел, рядом возмущённо зашипели, сверху неожиданно на него полилась откуда-то вода. Кто-то рядом заорал, и Сурганов задышал мелко-мелко, как дышал, дрожа, хомяк из его детства. Он представил себя хомяком, и тогда, сжав зубы, пополз к выходу, но вдруг всё заволокло белым.

Наконец, Сурганов ощутил себя в унылом медицинском коридоре — точно таком же, как коридоры всех медицинских учреждений. Было пусто.

Он посмотрел на комок бумаги, зажатой у него кулаке. Он аккуратно расправил его, и комок превратился в направление. Ему был выписан аппарат для лечения апноэ.

Сурганов повертел головой и обнаружил, что стоит у двери с приклеенной бумажкой «Приём и выдача». Он помедлил, как медлил герой «Севастопольских рассказов», глядя на вертящуюся перед взрывом бомбу, и, наконец, постучал в дверь. Никто не ответил, и тогда он впал внутрь.

В комнате было черно, как в страшном зимнем сне, когда сидишь на даче у печки. Света нет, и страшно смотреть в окно. Сурганов стал задыхаться от ужаса, но внезапно кто-то включил свет — мёртвый и безжизненный. Этот медицинский свет не давал тени, и Сурганов стоял в комнате, будто облитой сметаной.

— Вы кто? — спросили его в спину.

Он обернулся и увидел врача, точь-в-точь такого же, что направивший его сюда доктор.

— Вы — зачем? — спросили его снова. Это был сложный вопрос, и Сурганов задумался. Но в какой-то, спасительный момент он поднял руку с бумажкой и быстро ответил:

— Я за аппаратом.

— А-а-а, — ответили ему. — Ждите. Сядьте тут. Да нет, не в коридоре, можно здесь.

Сурганов сел на белую кушетку у стены и почувствовал через штаны холод клеёнки. Врач ушёл, и Сурганова стало клонить в сон. Что-то давило ему на грудь и не хватало воздуха.

Вдруг он ощутил в руках коробку.

— Распишитесь, — сказали сверху над ним.

— Знаете, — ответил Сурганов, — раньше я мог спать на спине, а теперь не могу.

— Это не ко мне, — сказал голос, — Распишитесь тут.

В своей руке Сурганов почувствовал ручку. Он сделал несколько неловких движений пальцами, кажется, проткнув бумагу. Ручка исчезла.

— Я когда засыпаю, чувствую, что мне не хватает воздуха.

— А мне-то что, — сказал другой голос. — Передавайте деньги.

— Мне сказали, что это бесплатно.

— Бесплатно — только пенсионерам. У вас есть удостоверение?

— Нет.

— Тогда платите.

— Сколько?

— Не притворяйтесь.

Сурганов поискал в кармане и обнаружил какую-то бумажку.

— Сдачи нет, — сказал голос, и всё накрыла ватная тишина. Он снова стал засыпать, и на этот раз ему снилось что-то страшное. Сурганов был заключён в железную темницу, будто кто-то засунул его в дачную печку-буржуйку. Печку носили с места на место. От этой тряски Сурганов всё время бился о стенки. Кажется, он перевернулся на спину, и ему снова стало не хватать воздуха. Воздуха достало ровно настолько, чтобы закинуть ноги вверх.

В следующее мгновение он увидел себя в комнате. Было пусто и одиноко, но главное — коробки в его руках не было. Кажется, он её потерял. Что теперь делать — непонятно.

Разлепив до конца глаза, он обнаружил, что лежит с ногами на кушетке, и никого рядом нет.

Вокруг него были привычные медицинские стены, календарь с писателем Толстым в военной форме на фоне пушечного дыма и каких-то укреплений из плетёной соломы. На окне стоял горшок, в котором лохматился в разные стороны своими щупальцами кактус из его детства. Сурганов прекрасно помнил, что это называется алоэ.

Тогда он поднатужился и, преодолевая тошноту, упёрся головой в клеёнчатую кушетку, а потом стал поднимать ноги, чтобы встать на голову.